Александр Владимирович Платунов
Театровед, кандидат искусствоведения, член номинационного совета Высшей театральной премии Санкт-Петербурга «Золотой софит»
Актёры часто говорят, что их профессия самая зависимая. Возможно и так. Но как зависим театральный критик от каждого собственного слова. Как важно ему остаться на границе искренности и места в профессии. Переход этой черты в любую сторону чреват и печален. Памятуя об этом, искренне восхищаюсь критиками, обладающими внутренней свободой.
Александр Владимирович, если театр прошлого века больше психологический, то театр сегодня – …. визуальный? Цифровой? Квестовый?
Мое увлечение театром и первые профессиональные шаги пришлись на середину 70-х – 80-е годы того самого прошлого века: это было связано со спектаклями Плучека с Андреем Мироновым, так и оставшимся для меня любимым артистом, с Таганкой, с театром Владимирова и Алисой Фрейндлих, с ефремовским МХАТом, с нашим Молодежным театром периода Владимира Малыщицкого. Я не случайно перечисляю эти имена, чтобы показать, что и тогда театр не был только (или больше) психологическим. И даже Товстоногов с абсолютно гениальной “Историей лошади” и недооцененной тогда “Смертью Тарелкина” как-то вовсе не укладывается исключительно в эти рамки. Да и штудировавшийся в студенческие годы Станиславский с “Горячим сердцем” и “Мнимым больным” из них выпирал. Поэтому, мне кажется, это очень условное и однобокое определение по отношению к нашему театру прошлого века, навязанное в годы “равнения на МХАТ” и так и не изжитое. В периоды театрального подъема – будь это Серебряный век и 30-е годы или оттепель и последующее десятилетие – театр как раз и демонстрировал свое разнообразие и был не менее, например, визуальным, чем сейчас. Наличие видеомониторов в массе сегодняшних спектаклей вовсе не делают театр более визуальным. А спектакль-квест для меня не так уж далеко находится от метерлинковской “Синей птицы”, честное слово. Да, могут появляться новые приемы, применяться какие-то новые технологические вещи, но главным качеством для меня в театре и сегодня все равно остается, извините за тавтологию, его театральность – даже в документальном спектакле или вербатиме.
БДТ Товстоногова – БДТ Могучего, Александринка Вивьена – Александринка Фокина, Ленсовета Владимирова – Ленсовета Бутусова; в чем самое основное отличие?
Я вот совершенно не верю в театральную преемственность, в то, что один настоящий художник может продолжить дело другого настоящего художника и сохранить незыблемость единого сценического стиля. И как-то история театра мою уверенность подтверждает – за редчайшим исключением, типа, Ефремова во МХАТе, да и то со множеством оговорок. Режиссура – это одна из самых, уж извините за выражение, “эгоистичных” профессий. Большой режиссер (а все перечисленные имена я таковыми считаю) потому и большой, что создает свой собственный неповторимый театральный мир. И даже ученики его интересны тогда, когда они не повторяют своего мастера, а ищут собственный путь. Поэтому, отвечая на Ваш вопрос, могу только сказать, что основное отличие как раз в том, что это театр Товстоногова, а это театр Могучего – и так далее. Тот же Большой драматический до Товстоногова существовал тридцать с лишним лет, и в эти годы в нем происходило много интересного, не стоит об этом забывать.
Каковы признаки хорошего спектакля? На примере Ваших «фаворитов”.
Так как из всего вышесказанного понятно, что я ратую за разнообразный театр, то и признаки могут быть разными. А в лучших спектаклях – это неповторимость режиссерского языка, наверное, что было у Някрошюса, есть у Туминаса, Додина или того же Могучего. Вот собственно своих “фаворитов” я и перечислил… Потому что есть масса спектаклей, когда пока не прочтешь на афише или в программке фамилию режиссера, то и не поймешь тот или другой его поставил. А мне как раз интересен сугубо субъективный взгляд художника на мир или на хорошо знакомую пьесу, пусть даже разительно отличающийся от моего. Вот по-прежнему нравится открывать в театре новое для себя, по-хорошему удивляться. И из перечисления имен также понятно, что хороший спектакль, хороший театр для меня прежде всего режиссерский – так уж объективно сложилось в 20 веке и вряд ли изменилось за первые два десятилетия 21 века.
Александр Владимирович, как Вы относитесь к идее объединения театров?
Отрицательно. И история театра меня в этом только убеждает: вспомните как в 30-е годы того же прошлого века объединяли Камерный театр Таирова с Реалистическим театром Охлопкова – ничего хорошего из этого не получилось. Я понимаю, что театр по сути своей моделирует окружающую жизнь, и что, если есть олигархи в политико-экономической действительности, то это начинает воспроизводиться и в театре: пусть будет взрослый театр имени меня, детский театр имени меня, училище имени меня и еще что-нибудь имени меня. Но времена-то меняются, а физические законы никто не отменял: люди уходят, а после их ухода все может измениться. Уж если БДТ перестал быть имени Горького – а он все-таки для нашей культуры был фигурой покрупнее многих ныне живущих – то что говорить…
Театр – дело духовное или материальное?
Даже в религии понятие духа находит воплощение в полотне, красках, камне и так далее. Без материального воплощения это все “слова, слова, слова”… которые, кстати, тоже чем-то и на чем-то написаны. И единство формы и содержания еще никто не отменял – по крайней мере, в настоящем искусстве. Думаю, я ответил на этот вопрос.
Изменится ли театр после полугода карантинного простоя?
Конечно, я предполагаю, что зритель с опаской будет возвращаться в реальный театр. Но вернется, как возвращался после долгих постов по случаю смерти царствующих особ в XIX веке. Другое дело, что этот период дал возможность многое увидеть в видеоформате, расширить свой зрительский опыт, не выходя за пределы дома. Хочется верить, что многие деятели театра, не часто балующие коллег своим внимание, что-то новое открыли и для себя. Надеюсь, что это приведет к еще большему разнообразию театрального предложения.
Как Вы относитесь к достаточно частому «я перепёр вашу полечку на современный манер»? Я не про то, что Островский обязателен в пышных юбках, я про супер своё прочтение. Есть ли, на Ваш взгляд, пределы этого своего прочтения, чтобы и себя не обидеть и автора поберечь?
Чувство меры я считаю одним из важных качеств настоящего художника, а в театре, где произведение должно восприниматься одновременно массой очень разных людей, оно особенно значимо. Говоря о каких-то вечных проблемах со сцены, мы в то же время понимаем, что человек всегда тесно связан со своим временем, с какими-то материальными признаками его. И совсем вырывая героя из контекста эпохи, мы можем недопонять логику его поступков и мотивов. И в то же время, вряд ли зрители ходят в театр узнать, как люди жили во времена Островского – для этого есть историческая литература, музеи и так далее. Зритель хочет смотреть спектакли “про себя” и отвечать с помощью театра на вопросы сегодняшнего дня. Давайте еще раз вспомним Товстоногова, который в “Зеркале сцены” писал: “Верность духу автора совсем не означает педантичного следования букве”. Живой театр и строится во многом на диалоге сцены с драматургом – на диалоге, а не на иллюстрации. Вот и весь ответ.
Что такое свобода на театре?
Как говорил один невысокий деятель недавнего времени: “Свобода лучше, чем несвобода”. И в театре в том числе. Художник так или иначе все равно не свободен от своего времени, от людей, с которыми работает, от материальных возможностей, от вкусов публики. Поэтому давайте оставим ему возможную степень свободы выражения. Не нравится? Так пойдите в другой театр, более близкий вам по духу – выбор-то есть.
Возможна ли цензура в искусстве?
Увы, как показывает нам исторический опыт, очень даже возможна. И самоцензура возможна. Но малопродуктивна. Хотя, может быть, из этой борьбы и рождается трагическое ощущение связи художника со своим временем. Если, конечно, эта борьба есть. А без борьбы это все становится мертвечиной: можно, конечно, повспоминать сурковых и сафроновых, да только кто их помнит, кроме историков театра.
Служить или работать? Играть или проживать? Как Вы относитесь к старомодным понятиям и старомодны ли они?
И служить, и работать, и играть, и проживать, если по-настоящему. А без настоящего все когда-нибудь становится старомодным. Настоящий психологический театр с углубленным актерским проживанием не менее современен (хотя, увы, достаточно редок), чем всякие игры с технологиями и видеоэкранами, потому что все равно в центре театрального искусства находится живой человек, а все остальное только вокруг него. Да, существует современное искусство, видео-арт, science art, но мы же все-таки о театре говорим, а какой театр без артиста, без живого человека? Вокруг него все в театре и закручено.
За время карантина было ли что-то, что потрясло Вас в онлайн-формате? Я имею в виду не только спектакли, но и попытки и способы выживания театров в условиях изоляции.
Почему-то в онлайн-формате музыкальный театр мне показался более приемлемым, чем драматический: просто с наслаждением вспоминаю “Травиату” Уилсона в пермском театре, хотя уж никак себя к числу оперных знатоков не причисляю. Сам способ смотрения драматического спектакля в онлайн-формате мне кажется не до конца полноценным: не хватает дыхания зала, хоть тресни! А из онлайн-проектов на мой взгляд явно выделяется БДТ Digital и именно тем, что он складывался на наших глазах, сиюминутным поиском разных форматов, а не просто демонстрацией архивных записей спектаклей. Но, если использовать слово “потрясение”, то для меня оно все равно связано только с живым театром.
Театр будущего – какой он?
Хотелось бы, чтобы меня правильно поняли. Нет никакого театра будущего! И театра прошлого тоже нет – как ни парадоксально это звучит. Есть наши мечты о будущем и воспоминания о прошлом. А настоящий театр, в силу сиюминутности его специфики, только в настоящем. Я понимаю, что нынче и голограмма покойного Майкла Джексона может по сцене ходить, только никакого отношения к театру это не имеет, это уже совсем другое шоу.
Модерн, постмодерн, постпостмодерн, постдраматический театр. Все это есть сегодня у нас в городе? Если да, можно с примерами.
Ну, вот нет никакого постдраматического театра! Можете меня хоть по башке самой толстой книгой по этому поводу колотить, нет и все! А формы могут быть разные: от комедий-балетов мольеровского времени до киберпанка будущего! Русский язык тоже, знаете ли, изменился со времен Иоанна Грозного, что он от этого перестал быть русским языком? Для публики, а собственно для нее театр и творит, он все равно остается просто театром, чтобы там ни напридумывали крючкотворы-искусствоведы! И баста!
Беседовала Мария Симановская
Фото из личного архива А.В. Платунова