Фамилию Самойленко я знаю давно. Знаю, что он исполнительный директор Ассоциации медицинских сестёр России. Когда-то мы с ним даже преподавали в одном учебном заведении. В ту пору мне часто попадались на глаза различные методические материалы его авторства. Это я к тому, что Валерий Валерьевич Самойленко мне представлялся очень продвинутым теоретиком. Но я заблуждалась, в чем каюсь безмерно.
Не так давно в одной из соцсетей я наткнулась на маленькие рассказики под названием «Ночные мысли» – наблюдения из «красной зоны», жизнеописание тех, кто попал на больничную койку по ту сторону шлюза. Автором «Ночных мыслей» оказался мой давний коллега, который не только согласился рассказать АВАНСЦЕНЕ о своей миссии в «красной зоне», но и позволил нам напечатать фрагменты его «мыслей».
Валерий Валерьевич, как давно Вы стали сотрудником спасательного отряда Экстремум и что это за организация?
В отряде я лет семь-восемь. Экстремум подразделяется на две составляющие: объединение добровольных спасателей, которое занимается только поиском потерявшихся в лесах и на болотах, и поисково-спасательный отряд, куда входят люди, прошедшие обучение по программе спасателей РФ, аттестованные как спасатели и решающие многообразные более сложные задачи.
Например, на улицах города Вы можете встретить аварийно-спасательный автомобиль с нашей символикой, первый негосударственный расчёт, работающий в составе пожарно-спасательного гарнизона Санкт-Петербурга. «На плечах» расчёта добровольных спасателей помощь сотрудникам при тушении пожаров и особенно при выездах на дорожно-транспортные происшествия, так что, если поступает такой вызов, в основном стараются посылать наших ребят. Когда пришел ковид, расчёт Экстремума переместился в центр города и взял на себя задачу помогать «скорой» в транспортировке ковидных больных (иногда очень тяжелых и по состоянию, и по весу) от квартиры до машины.
Почему Экстремум пошёл в «красную зону» Клинической больницы №122? Или пошли только медики из вашего отряда?
В отряде медиков почти нет. Мы выполняли немедицинские задачи. В 122-й больнице есть всё: чистота и кислород у каждой койки, лекарства и штаты, СИЗы всех видов и мастей и своевременные выплаты медикам. Только крепких мужиков не хватает в преимущественно женском коллективе. Часто пациенты весят втрое больше своих врачей и сестёр. Как переложить, как отвезти…?
Уже третий раз спасатели вышли на помощь. Кто-то догуливал взятый отпуск, кто-то приезжает после работы, кто-то умудрялся работать удалённо в промежутках между выходами.
Одна из самых тяжёлых задач, которую мы помогли решить – загрузка больницы. Загрузка «ковидария» происходит следующим образом. Сперва «вычищается» вся больница, и уже в пустую начинают завозить пациентов с ковидом. Пациент попадает в приёмный покой и дальше его надо отвезти на КТ (компьютерную томографию), а уже оттуда – в отделение. Поскольку больница сама по себе линейная, длинная, мы подсчитали, что расстояние от смотровой до кабинета КТ – 150 метров. Туда – обратно – 300 метров. В тяжёлые сутки мы принимали до 100 пациентов, это 30 километров с пациентом на каталке или кресле. На эти 30 километров ежесуточно мы разгрузили персонал больницы.
В те дни, когда очередь из скорых достигала шестидесяти машин, если бы на КТ больных возили медсёстры, каждый пациент принимался бы дольше минут на двадцать.
Чем вы занимались, когда больница полностью загрузилась и очереди из «скорых» исчезли?
Опять же транспортировкой на КТ уже лежащих в больнице пациентов. Это тяжёлая физическая работа, от которой мы освободили медсестёр. Мы выходили каждое утро, получали список по всем отделениям и занимались транспортировкой.
Специфика ковида такова, что он вызывает «мягкую» гипоксию (дефицит кислорода в крови), когда сатурация (степень насыщения крови кислородом) падает до критических цифр, а человек этого еще не ощущает. Чем раньше начнётся интенсивная терапия, тем больше шансов остаться в живых. Поэтому мы дважды в день обходили всех пациентов больницы (около трехсот человек) и измеряли всем сатурацию. От результатов измерения зависели дальнейшие действия. Каждый такой обход обнаруживал от двух до десяти пациентов, которых надо было передавать под интенсивное наблюдение.
Не спрашиваю, было ли тяжело физически. И так понятно. Морально тоже было нелегко?
Не могу сказать, что это было большим испытание в моральном плане.
В нашем отряде достаточно специфические люди. Они имеют семьи, работу, не всегда простую, но тратят часть своей жизни и своего дохода на проведение спасательных работ, то есть они в принципе не совсем «нормальные». Вот попробуйте себе представить: осенью в холодную погоду вы сидите дома с семьей. Вдруг поступает звонок, вы надеваете экипировку, купленную на собственные деньги, садитесь в собственную машину, едете за 100-200-300 километров, бросаете машину, включаете фонарь и уходите в болота на 12 часов. Вы бредёте по пояс в мутной жиже, периодически проваливаясь, и орёте во всю глотку имя пострадавшего. Иногда находите, иногда нет… Вы считаете, эти люди нормальные?
Когда мы шли в «красную зону», понимали, что будет тяжело, но люди в нашем отряде достаточно устойчивы и физически, и эмоционально. Случайных нет, они не задерживаются.
Валерий Валерьевич, а зачем Вам это? Экстремум, «красная зона», болота, пожары… Мне кажется, Вы так преуспели в сфере образования. Зачем?
Это тот вопрос, который задаёт себе каждый спасатель. Ответа нет. Точнее у каждого он свой. У меня достаточно специфические, привитые с детства, представления о том, чем мужчина отличается от носителя Y-хромосомы. Заниматься только тем, что стоять у доски и рассказывать, как хорошо работают другие люди, я для себя считаю неправильным. Особенно в те дни, когда мои студенты – юноши и девушки, те, кого я учил «делать добро руками», члены нашей ассоциации, те, кому на конференциях я рассказываю о высших этических ценностях – все вышли лицом к лицу на борьбу с новой страшной болезнью. Чего бы я стоил, если бы остался сидеть перед компьютером?
Экстремум дает достаточно яркое представление, что ты живёшь не зря. Когда мы кого-то находим, выводим, вытаскиваем, это придаёт моей жизни ещё один смысл.
Из «Ночных мыслей»
Необходимые и неузнаваемые
Одна из решаемых нами задач – сплошной контроль сатурации обходом всех коек больницы. Каждый вечер «ловим» двух-трёх пациентов, которых передаём реаниматологам – чаще с низкой сатурацией, иногда с иными причинами. Это понятно, это нормально – нечем хвастаться.
Удивляет другое. Пациенты нас ждут, и как ждут. Мы выделяемся внешне, и они уже привыкли нас узнавать. Мы – вечерний ритуал, у нас особенные (не отделенческим чета) пульсоксиметры (устройство для определения степени насыщения крови кислородом); если мы промерили, все точно будет хорошо. Они ждут нас, чтобы сообщить самые важные новости. Они перебивают друг друга, чтобы сказать самое главное.
– А я уже три часа без кислорода, а сатурация не падает!
– Молодец.
– А я сегодня помылась сама!
– Здорово.
– Меня завтра на КТ, так я сам пойду, не надо больше кресел.
– Конечно.
– А помните, как Вы меня принимали?
– Конечно, помню (вру, в те сутки мы приняли сотню).
Мы узнаем некоторых: мы читали их книги, смотрели их фильмы, слушали их лекции.
Их нужно хвалить, так же, как детей, теми же словами: не врачи, не лечение, не, будь она неладна, пронпозиция на жестких подушках, которые наши мужики наделали на всю больницу ещё весной, – это Вы, именно Вы молодец.
И наконец: «А меня завтра выписывают». Учимся ловить, что ответить. Для кого-то это победа, для кого-то страх. «А если станет хуже, вы меня возьмёте обратно?» Что ответить? Опустевшая койка будет занята через несколько часов. В городе + 3500 случаев каждый день, и перепрофилировать больше нечего.
– После нашего лечения не станет хуже. Не надо волноваться (врём).
Забавно – встретив на улице, они никогда нас не узнают, мы в масках, как артисты театра кабуки.
Жизнь со смыслом
В этот сезон в ковидарии много семейных пар, очень много. Больница построена двухместными палатами, и пары селят вместе. Наблюдать их интересно. Например, Саше – 76 лет, ей – 73 .
Он – слабый старик с опущенными глазами, шаркающей походкой и вялыми руками. Она – крепкая женщина, взявшая на себя груз ответственности за двоих и не ноющая по этому поводу. Немолода, но крепка и инициативна. Скала.
Доктор назначил КТ обоим. Моя задача отвезти и привезти. Вхожу в палату
– Добрый день. Нас ждёт КТ.
– Саше нужно кресло, он не дойдёт.
– Хорошо.
– Саша, надень кофту, там у них может быть холодно, и тёплые носки. Сходи в туалет перед дорогой.
КТ в сыгранной команде – 2-3 минуты. Саша промелькнул первым, а вот на ней что-то тормознулось. Мы с Сашей в коридоре, измеряю сатурацию и привычно поддерживаю разговор ни о чём, это помогает наблюдать.
– Замечательно заботливая у Вас жена.
– Так уже 51 год. Она думает, что я без неё ничего не могу, и живёт этим. Пусть считает, много ли нам осталось. У неё было три инфаркта и опухоль – она вылезала из всего, чтобы заботиться обо мне. И сейчас бегает вокруг меня почти без кислорода, а у неё поражение больше. Не говорите ей ничего.
– Саша, ты тут не замёрз? Нет? Хорошо.
Возвращаемся.
Он – мудрый, всё понимающий. Великий интриган и игрок. Главный инженер чего-то немаленького. Она – молодящаяся старуха с одышкой, лишним весом и смыслом жизни. Она по-своему любит его. Они прожили вместе больше полувека. Смешные. Завидно.
Одно на двоих
В некоторых палатах стационара, хотя они и на двух пациентов, установлена одна кислородная точка. В мирное время это нормально – в «спокойных» отделениях кислород нужен редко. Сейчас иначе.
С ростом числа кислородозависимых больных возникла новая проблема: сперва техническая – развести газ на двух больных, вторая – этическая: два, чаще незнакомых ранее человека, привязаны к одной жизнеспасающей точке. Через «тройничок». Маленький такой, почти незаметный «тройничок», для надежности намертво переклеенный лейкопластырем. Потока кислорода хватает на двоих с запасом, но всё-таки, знаете ли…
Ещё весна, самое начало. В палате две женщины. У окна – почтенная дама с лицом учительницы физики, аккуратно убранными волосами, тонкими очками и руками без маникюра. Рядом девица лет тридцати, ярко рыжая, в татуировках и пирсинге. То ещё сюрреалистическое сочетание. У обеих КТ-2 – то есть граница между «не подарок» и «не криминал». Обеим страшно. У обеих хороший прогноз.
Раннее утро, обход, контрольная сатурация. Рыжая спит от всей души, «учительница» уже умылась и заправила постель. Она протягивает мне руку для измерения сатурации, и я замечаю, что второй рукой она пережимает свою «кислородную трубочку». Не полностью, но значительно. Поймав мой взгляд, произносит: «Кажется, Алиса беременна. Она сомневается, а мужу не говорила, да и какой он там муж…. Но ребёнок не виноват… Пусть ей побольше…»
Не анализируйте. Просто представьте мысли «учительницы», старческую тонкую руку с дряблой кожей, но по-прежнему аристократически тонкими пальцами, зелёненькую пережатую трубку и тихонько шипящий кислород.
Раньше мы что знали о том кислороде? Обозначается О2. Мы им дышим, он не пахнет. Его «делают» в лесу. Его мало в трамвае и высоко в горах, поэтому и там, и там «хочется» в обморок. Еще что-то про кислородную подушку из рассказов бабушки.
Теперь это ценность. Ценность данная, ощущаемая, почти видимая. И да, теперь это частая ситуация – люди делят дыхание и делятся им.
Дамы поправились обе. Перед выпиской вместе гоняли чаи и беседовали, наверняка о возвышенном.
Зеркало
В торце больничного лифта живёт зеркало. Лифт большой, рассчитан на реанимационную кровать и четырёх сопровождающих. Зеркало размерами соответствует.
Мы возим пациентов. Многие из них женщины. Стоим с каталкой перед лифтом, двери открываются, и Женщина видит Зеркало. В этот момент активизируется ген, недорасшифрованный пока Большими Учеными, но такой же очевидный, как эффект большой дозы лазикса (мочегонного). Забываются цель поездки, объём поражения легких и «как-там-муж». Женщина смотрится в Зеркало, поправляет, вздыхает, кривится (ибо красавиц там мало – ковид не красит). А возраст роли не играет. Совсем никак. Все такие. Замечено: если женщина реагирует на зеркало, прогноз благоприятен. Даже если объём поражения велик. Мы говорим им об этом, и они смеются.
Плохо, если женщину не интересует Зеркало.
Мгновения «красной зоны»
Люди, сливающиеся в сплошной ряд лиц и невыразимо разные. Особенный мир больницы. Нет сложных отношений, но есть мгновенные зарисовки.
Мужчина, средних лет, кислородозависим до крайности, хотя и не очень тяжёл. Подавлен, нервный, смущаясь, явно через силу, просит у сестёр три кислородных канюли. На вопрос «зачем», юлит. Получает просимое – этого добра много – соединяет все канюли в одну, тщательно сматывает лейкопластырем и добирается до зеркала в прихожей палаты. Самозабвенно бреется. Счастье.
Двое мужчин, примерно по 45, лёгкие, но подозрительные по прогнозу, пока не выписываются. Азартны до полной невозможности. Спорят обо всём: о концовке фильма, о том, к кому первому подойдет врач. Во время футбола малоадекватны и небезопасны – это очень важный спор. Ставкой в спорах служат печеньки и прочее вкусное; выигравший получает больше. В последнее время предметом спора стали показатели сатурации – у обоих норма и без кислорода, но цифры-то могут быть разными. На осмотре показывают оба поровну, по 97, возмущаются, обижаются – прибор прибором, но призовой пирожок один. Просят зайти на обратном пути. Взывают к мужской солидарности, глубинному азарту и гуманности «человека в белом». Через 10 минут один показывает на 2% больше. Счастливы оба – спор состоялся.
Актриса. Большая. Скорее великая. Пожилая, усталая, после долгих недель в реанимации переведена в отделение и потихоньку выкарабкивается. Я её помню всю свою жизнь, в старших классах ночами стояли в очереди за билетами в тот театр… Вечер, контрольный замер. Усталое, замученное лицо, без грима и косметики…
– Что Вы намеряли?
– 96.
– И что это говорит?
– Это прекрасный показатель. Спокойной ночи.
Ухожу, слышу в спину: «Стойте, – оборачиваюсь, – Как я выгляжу?» Ей не нужен грим.
И вот еще что, идите к чёрту со своей так называемой «старостью».
Эпилогом
Закончилась очередная, дай Бог последняя, вахта в ковидарии.
Позади 30 суток, чуть более 40 выходов в «красную зону», перчаточная болезнь (фигня), минус 7 килограмм (завидуйте, толстячки). Впереди дом, уютная кровать вместо больничной койки, домашняя еда вместо столовского обеда, море интересной работы. Почему-то грустно.
Работа в особых условиях смыла привычный для медицины пафос – доктора и сёстры предпочитали называть друг друга по имени, отложив до лучших времен отчества. Доктор Дима, Оля, Анна… Так запомнили мы, и так узнавали пациенты.
Проклятые СИЗы оставляют от человека только глаза. Нет овала лица, движений губ, мимики, нет фигуры, пластики. Только глаза. Мы научились запоминать и узнавать коллег по глазам. Встречаясь случайно в шлюзе, в зеленой зоне, мы удивлялись, что лица совсем не такие, как мы себе представляли, – совсем иные. Но лица стираются из памяти, а глаза остаются. Остались.
Замечательно тёплый, доброжелательный, быстрый, надёжный коллектив, с которым мы прошли вместе небольшой кусочек жизни и с которым, наверное, уже никогда не встретимся. Вроде пошло на спад. Пусть закончится.
Будем помнить по глазам.
Беседовала Мария Симановская
Фото из личного архива В. Самойленко и из открытых источников